Шрифт:
Закладка:
Шаум завопила от горя, из дома высыпали дети. Мать, с весны прикованная к постели и лежавшая в доме, вздрогнула от голоса дочери. Несколько раз позвала, но ее не слышали. Сбежались соседи — Мариам, Баджи, чуть позже прибежала и Маргарит. И Шаум, вдруг, в ужасе подумала, что муж ее упал в том самом месте, где Николай в то время признался ей в любви…
Вместе с соседями, вот так, в одежде, завернув мужа в старый, изношенный коврик, потащили на кладбище, предали его земле. А наутро, пока еще не рассвело, оставила младших детей — Арама, Вагаршака, Ованнеса и Марго — с больной матерью, взяла с собой Саака и Гришу, которым было по десять-двенадцать лет, большие мальчики уже, и пошли на поляну Хасин хут — доделывать, докашивать свое поле.
Луна погасла, но звезды еще светили вовсю. Вот-вот рассветет. Шаум проворно работала серпом, слезы текли по щекам, однако, она, кусая губы, сдерживала себя, чтобы дети не заметили. Кто-то вдалеке, в легкой утренней дымке затянул песню, и эта песня пришлась Шаум по душе, будто, неслась из ее души.
Уйти, исчеезнуть далеко
Сил больше нет терпеть,
А, может, лучше умереть…
В могилу лечь, забыв о горе?..
Встала посреди поля, прислушалась. Ком застрял в горле, дышать стало трудно. Повсюду пели птицы, были слышны голоса людей с далеких и близких полей, Шаум посмотрела на сыновей, которые еле виднеясь на жнивье, работали в поте лица, завязывая в снопы скошенную матерью колосья, складывая их друг на друга. В душе Шаум засветился лучик надежды, она сама стала верить в то, что сможет вырастить детей. «Был бы жив Арустам, помог бы, стал бы опорой, — думала Шаум, — так вот, мы в ссоре… ушел он из мира сего, не зная, что я давно его простила за то, что он мне уготовил такую судьбу. Кто знает, может, он лучшего хотел? И Саак, если бы не уехал в далекие города, чтобы заработать на кусок хлеба, сейчас был бы здесь. Он тоже бы не позволил, чтоб его несчастная сестра мучилась одна». Да, сможет вырастить, рассуждала Шаум, продолжая косить, мир таким не останется. Как бы ни длилась долго дорога, настанет ей конец…
На гумне снова затарахтел трактор, его не было видно, там клубился дым, сливаясь с небесной синевой. Солнце давно поднялось, но день был прохладным. Под оградой паук сплел паутину, росинки, свисающие с паутины, сверкали в лучах солнца. Выйдя со двора, я спустился в ущелье, затем, вверх по ущелью, против течения реки, поднялся в сторону гор.
Как сладостна, и в то же время, грустна встреча с прошлым. Сердце сжимается от какой-то неизвестной, то ли печали, то ли тоски. Там внизу, больше не поет ручей, как в дни моего детства, но в моей памяти этот ручей звенит, тихо журчит… Где сейчас ручей моего детства, который звеня и радостно пенясь, бежал вниз, унося с собой мои чистые сны, где потерялся его мелодичный голос?
То тут, то там, махая крыльями, в лучах солнца перелетает зяблик с одного дерева на другое, со стрекотом пересекая зеленый луг, трясогузки пролетают над речкой, садятся на камни, наклонив головы, смотрят на пенящуюся реку и трясут длинными хвостами.
Зря я не разбудил Лусине, она потом обидится, что не взял ее с собой. Между деревьями виднеется бездонное небо. Небо кажется очень далеким, и синевы тоже больше, чем может быть, будто, небо подсинено. Будто, ничего до сих пор не изменилось со времени моего детства. Вот, здесь разжигали костер, на месте кострища выжжена трава, валяется пустая пачка от сигарет, есть сгоревшие спички. А здесь кто-то лежал, трава помята, прижата к земле. Казалось, что я здесь был вчера, и этот костер разжег я, казалось, что пустая пачка сигарет и спички тоже мои, те же, до боли в сердце, все те же, прожитые дни, которых нет более.
На краю ущелья кто-то пас корову и тихонько насвистывал какую-то мелодию. Я посмотрел на него. Это был наш сосед — Мхитар. Я поднял в приветствии руку. Мхитар похож на отца, маленького роста, толстый, как наполненный мешок. Удивительно, старея, люди все больше походят на своих родителей. Хоть и хромая, но быстро, твердыми шагами он приближается ко мне, я тоже пошел навстречу, поздоровались.
— Это кто же говорит, не вспоминай красивые места своей юности, и места не те, и ты уже не тот юноша? — Мхитар едва улыбнулся, но потом, вдруг, став серезным, сказал: — Ясно, из-за старухи приехал. Как она сейчас?
— Нехорошо. Говорит, сегодня мой последний день. Завтра меня не будет.
— О, ты посмотри! — Мхитар удивленно замотал головой. — Посмотри, как она знает… Хорошая была женщина. Такие появляются на свет раз в сто лет. Тебя вырастила, поехал учиться в город и остался там. Потом, тетя твоя, Маргуша, развелась с мужем, говорят, негодяй был, сукин сын, развелась, привезла малыша да оставив на попечение матери, так и ушла… Ее надеждой и опорой после тебя стал Самвелик, а он погиб в Афганской войне или же пропал без вести… Никто не спросил, зачем это войска ввели в Афганистан? В нашем маленьком Карабахе нет села, в котором не было бы жертв той войны. Гробы не имели права открывать, привозили под пломбой и с пломбой хоронили. Так было… Спроса не было, но были заинтересованные люди, иначе, на сегодняшний день, каждый генерал не строил бы дачи на нескольких гектарах земли под Москвой и в лучших местах: в Сочи, в Кисловодске, в Крыму… Бабушка твоя верила, что внук жив, говорила, он в плену, хочет, но не может приехать. Как твой отец, Гриша, который в селе появился только через десять лет после войны. Село обрадовалось, очень обрадовалось. Но короткой была радость. Возле Мартуни, в Куропаткино, на машине, груженной ячменем, совершил аварию, бедный. Был в ряде немецких лагерей — Майданек, Бухенвальд, но, говорил, что ту бесчеловечность, зверство и жестокость, которую проявляли следователи и особенно, руководство советских лагерей, ни в одном немецком лагере не видел… Обращение следователей и тюремной охраны к заключенным было такое, что многие совершали самоубийство, или сходили с ума. Из германских лагерей сбежал, попал в советские лагеря. На десять лет отправили на лесоповал в морозной Сибири и в Воркуте, приехал — и у себя на родине погиб. Ээх, так получилось. Кому
